Delibri

Владимир Набоков родился в Петербурге 22 апреля (или 10 апреля по старому стилю) и свой день рождения отмечал 23-го числа, потому что ему льстила дата — она совпадала с днём рождения Шекспира. Его жизнь такая же витиеватая и необычная, как и литературный узор его произведений. В нашей статье мы постараемся увидеть Владимира Набокова таким, каким его не видел обычный читатель. А начнём мы с самого простого — с внешнего вида.

Как был устроен гардероб Набокова

Есть теория, что писательский стиль часто совпадает с внешним видом. Это справедливо и для образа Набокова, потому что элегантность галстуков и пиджаков витиевато сочетается с шортами и сачком, которые он надевал на прогулки и на охоту за бабочками.

Шорты писатель обожал и заказывал их у портного специально по фигуре. Чаще всего он надевал их на игру в теннис или на ловлю бабочек. Не секрет, что Набоков был отличным шахматистом, что отразилось в его романе «Защита Лужина», коллекционировал бабочек, которые фрагментарно появляются во множестве его книг и рассказов, а также обожал играть в теннис. Поэтому неудивительно, что многие женские персонажи, а также нимфетки писателя разделяют его интересы — например, Лолита учится играть в теннис, хотя не особо понимает смысл сетов, а Марта, Драйер и Франц из романа «Король. дама, валет» время от времени проводят выходные на корте. Таким образом, Набоков переносит свои интересы на персонажей, а также поддерживает этой идеей своей внешний вид. К шортам обычно прилагались гольфы, теннисные туфли и рубашка, чаще узорная.

Нельзя обойти вниманием и элегантные костюмы, которые часто можно увидеть и на персонажах Набокова. Вообще, писатель был модником (все-таки, чтобы ухаживать за студентками, нужно выглядеть щёголем), поэтому особое внимание уделял пиджакам и галстукам.

Например, в Монтре, у отеля Montreux Palace, где Набоков прожил 15 лет, стоит памятник писателю. Он в распахнутом двубортном пиджаке качается на стуле и хмурит брови. Под пиджаком жилет на пуговицах и галстук. Практически это костюм-тройка, только вместо брюк со стрелками шорты с гольфами.

Там же, в музее, стоят чёрные ботинки Bata в складках и трещинах, напоминающих, что им по меньшей мере уже полвека. За стеклом висит светлый пиджак Nielsen and Cie, в котором Набокова снял фотограф Хорст Таппе на балконе его номера в Montreux Palace. Пиджак и ботинки, кстати, достались музею от биографа Набокова Брайана Бойда.

Если говорить о профессорской стороне жизни Набокова, то его гардероб начинался и заканчивался твидовыми пиджаками, рубашками с жёстким воротничком, галстуком в полоску и даже узорными или однотонными кардиганами. Однако его жена, Вера, руководила не только его рабочим графиком, но и одеждой, поэтому часто именно она приводила в порядок его костюмы, помогала завязывать галстук и даже писала и читала за него лекции.

Были у Набокова и шляпы, и пенсне на чёрном шнурке, и макинтош, который он из раза в раз вставлял в свою прозу: «Его макинтош и её кротовое пальто часами обнимались в тесном сумраке нагруженных вешалок».

С литературной точки зрения стиль Набокова часто называют эфемерным и призрачным, так как в его тексте ключевым приёмом стала работа памяти. Это приём, при котором писатель как бы стирает грань между прошлым и настоящим, потому что постоянно вглядывается в прошлое и как будто проживает его заново. Поэтому при чтении возникает ощущение, что текст пронизывают тоска и печаль по ускользающей жизни, смерти и любви.

Как устроены тексты Набокова

В силу этой эфемерности тексты Набокова могут при первом прочтении показаться чрезмерно эстетическими и наполненными глупыми деталями. Например, «длинное акулье облако фиолетовой черноты», «абажур, кругосветно украшенный полупрозрачными изображеньицами». На самом деле это особый литературный узор, который называют мимесис чувственности.

Мимесис — эстетический прием подражания реальности.

В этом случае особенность набоковского стиля письма в том, что подражание реальности происходит через сны, иллюзии, видения, воспоминания, которые часто посещают главных героев. Внутренняя жизнь героя становится как бы отдельным реальным миром, и повествование начинает раздваиваться — есть мир действительности, а есть мир героя, который за счёт работы памяти смешивается с реальностью.

Таким образом формируется мимесис воображения. Читатель в финале и в процессе повествования редко может понять, что произошло с героями на самом деле. Да, есть романы с открытыми финалами, где всё очень понятно: «Лолита», «Защита Лужина», «Камера обскура», но остальные, например «Машенька», «Дар», «Приглашение на казнь», оставляют широкое поле для размышления. А процесс размышления и фантазии работает как раз за счёт работы памяти (теперь вам нужно вернуться на пару абзацев вверх).

В мемуарах «Память, говори» (более ранний вариант — «Другие берега») писатель бесконечно инвентаризирует неотчуждаемые сокровища: дырочки штепселя за диваном, гранатово-красное пасхальное яйцо, скрип плетёной бельевой корзины, двухаршинный карандаш, который служил рекламным антуражем в лавке и был выкуплен матерью для утешения заболевшего Владимира.

Важную роль в авторской работе памяти играют ассоциативные цепочки, собранные знаменитым синестетическим даром: один образ цепляется за другой, визуальное сливается с аудиальным в полисенсорном танце. Память как способность вызывать в представлении ощущения и восприятия — необходимый писателю инструмент, поэтому Набоков стремился довести его до совершенства. Не зря Марсель Пруст, которого он очень ценил, отправлялся на поиски утраченного времени вслед за вкусом печенья «Мадлен». Занимая не самые почётные позиции в классических иерархиях чувств, запахи и вкусы заслуженно считаются главным триггером воспоминаний (журнал «НОЖ»).

Таким образом, его возвращение к прошлому, которое оказалось для Набокова потерянным (побег из России в 1917 году, постоянные переезды по Европе и практически вечная эмиграция), стало не просто художественным приёмом, но и способом работы с личными травматичными событиями. Пространство его романов — это «дворец памяти», в который автор приглашает читателя.

Как была устроена личная жизнь Набокова

Если верить источникам и автобиографии, то примерно так же эфемерно, как и его проза. 8 мая 1923 года он встретил свою будущую жену Веру Слоним на одном из благотворительных эмигрантских балов Берлине. Девушка понравилась ему сразу, в особенности тем, что читала все его написанные произведения и искренне восхищалась ими. Известно, что он писал ей по пять писем в день, на которые она либо не отвечала, либо писала одну короткую записку. После смерти писателя она не позволила публиковать свои письма (поэтому вышла только книга «Письма к Вере»), и ее чувства к Набокову так и остались большой загадкой для всех.

«Да, ты мне нужна, моя сказка. Ведь ты единственный человек, с которым я могу говорить — об оттенке облака, о пении мысли и о том, что, когда я сегодня вышел на работу и посмотрел в лицо высокому подсолнуху, он улыбнулся мне всеми своими семечками».

25 апреля 1925 года влюблённые тайно поженились. Родители Веры были против свадьбы, но в этот раз Владимира ничего не остановило. И практически сразу после этого вдохновлённый Набоков написал первый свой роман — «Машенька». Брак с Верой Набоков называл «божественным пасьянсом», что, кстати, неудивительно, потому что многие набоковеды говорят, что после свадьбы Набоков сразу начал писать в разы лучше. Некоторые даже думают, что за него романы сочиняла Вера.

Она действительно вдохновляла супруга, именно она приучила его к регулярному писательскому труду. И сам Владимир признавал, что без Веры не сочинил бы ни одного романа. В первые годы брака Набоков написал свои лучшие произведения: «Дар», «Защита Лужина», «Камера обскура», «Приглашение на казнь». Вера была не просто женой, а первым читателем, советчиком, критиком, вдохновителем и менеджером.

Идеальный брак испортили измены Набокова. Во время жизни в Берлине в 30-е годы атмосфера была напряжённая — тогда только зарождались нацистские настроения (к слову, Вера была еврейкой), экономический кризис набирал обороты, в семье денег практически не было. Поэтому друзья Набокова устроили ему литературное турне по Европе, ведь сердцем русской эмиграции и литературной тусовки в то время был Париж. Там он и познакомился со своей первой любовницей Ириной Гуаданини, эмигранткой-писательницей, занимавшейся стрижкой пуделей. И через месяц Вера вместе с привычными двумя любовными письмами получила конверт с четырьмя листами, в которых был описан роман Набокова и Ирины.

Поначалу он все отрицал: «Я и не сомневался, что «слухи» доползут до Берлина. Морды скользкие набить их распространителям! Мне, в конце концов, наплевать на гадости, которые с удовольствием говорятся обо мне, и, думаю, тебе тоже следует наплевать. Жизнь моя, любовь моя. Целую твои руки, твои милые губы, твой голубой височек».

Однако роман действительно был, и Набоков буквально разрывался между любовью к жене и Ирине, потому что его мучили совесть, чувство вины и постоянное враньё. И через какое-то время Вере удалось сбежать из Берлина в Канны, где муж признался ей, что у него есть любовница. Жена простила писателя и даже предложила поехать в Париж, раз уж чувства его так сильны. Владимир не был к этому готов, а вот Ирина без капли стеснения приехала в Канны и отыскала дом любимого. Встреча закончилась тем, что Набоков окончательно порвал с любовницей, однако образ Ирины после этого стал часто проявляться в романах писателя.

Через три года семья эмигрировала вновь, на этот раз в Америку, где их тоже ждала тотальная бедность, и Набоков начал преподавать — сначала в колледже, затем в Стэнфордском университете, а потом и в Гарвардском. Лекции, которые за него писала Вера, он читал неохотно, часто капризничал или болел, из-за чего не ходил в университет. Тогда лекции за него читала жена. Но без любовниц и здесь не обошлось — теперь уже студентки скрашивали его скуку. Он открыто заигрывал с ними, хоть и не выходил за рамки вежливых ухаживаний.

Есть мнение, что Вера знала обо всех интрижках, однако выбрала репутацию мужа и семьи, а не волнение из-за любовниц. Кстати, когда Набокова обвиняли в изменах, в том числе и в его биографиях, она гневно все отрицала. Внешне вдова писателя никак не показывала всего, что чувствовала, и на траурной церемонии похорон Набокова даже не заплакала. Но сын вспоминал, как однажды она сказала: «Давай наймем самолет и разобьёмся!»

Что советует читать Набоков

Набоков вообще был своеобразный человек, но профессор внушительный и лекции читал отлично. Правда, критиковал всех, как мог. Роман «Дон Кихот» Мигеля де Сервантеса он назвал «жестокой и грубой старой книгой», поэму «Двенадцать» Александра Блока — «кошмаром», а Федора Достоевского считал «любителем дешевых сенсаций». Набоков говорил, что книги нужно любить не за идеи, а за мастерство их авторов. Давайте посмотрим, что он советует читать на основе его собственных лекций.

Джеймс Джойс. «Улисс»

«„Улисс“ — превосходное, долговременное сооружение, но он слегка переоценён теми критиками, что больше заняты идеями, обобщениями и биографической стороной дела, чем самим произведением искусства. Я должен особо предостеречь вас от соблазна видеть в беспорядочных блужданиях и мелких приключениях Леопольда Блума летним дублинским днем прямую пародию на „Одиссею“… <…> Все искусство до некоторой степени символично, но мы кричим: „Держи вора!“ — критику, который сознательно превращает тонкий символ художника в сухую аллегорию педанта, тысячу и одну ночь — в собрание храмовников».

Владимир Набоков. «Лекции по зарубежной литературе»

Франц Кафка. «Превращение»

«Франц Кафка… …величайший немецкий писатель нашего времени. В сравнении с ним такие поэты, как Рильке, и такие романисты, как Томас Манн, карлики или гипсовые святые. <…> Его самый замечательный рассказ „Превращение“ — по-немецки „Die Verwandlung“ — написан был осенью 1912 года и опубликован в октябре 1915-го в Лейпциге. <…> Обратите внимание на стиль Кафки. Ясность его речи, точная и строгая интонация разительно контрастируют с кошмарным содержанием рассказа. Его резкое, чёрно-белое письмо не украшено никакими поэтическими метафорами. Прозрачность его языка подчёркивает сумрачное богатство его фантазии. Контраст и единство, стиль и содержание, манера и материал слиты в нерасторжимое целое».

Владимир Набоков. «Лекции по зарубежной литературе»

Лев Толстой. «Анна Каренина», «Смерть Ивана Ильича»

«Я руководствуюсь в своих оценках книгами, а не писателями. Я считаю “Анну Каренину“ высшим шедевром литературы девятнадцатого века, почти рядом стоит „Смерть Ивана Ильича“. Мне совершенно не нравятся „Воскресение“ и „Крейцерова соната“. Публицистические атаки Толстого невыносимы. Роман „Война и мир“ длинноват; это разухабистый исторический роман, написанный для того аморфного и безвольного существа, который называется „рядовым читателем“, но в основном он адресован юному читателю. Он совершенно не удовлетворяет меня как художественное произведение. Я не получаю никакого удовольствия от его громоздких идей, от дидактических отступлений, от искусственных совпадений, когда невозмутимый князь Андрей становится очевидцем какого-нибудь исторического момента или когда Толстой делает сноску, ссылаясь на источник, к которому он не счёл нужным подойти осмысленно».